Мужская мужественность отменяется: наконец-то можно жить спокойно и не спасать мир по расписанию

Он сидит на кухне. В трусах, в носках, разумеется — без причин и, что особенно важно, без генерального плана по спасению вселенной.

На столе чашка с чаем, температурой стула, на котором он сидит, банка оливок и телефон, отрешённо мёртвый.
В ноутбуке — мигает курсор в Google: “что делать если ты не…”
И вот в этот раз он даже не удосужился закончить.

Ему 32. Или 27. Или 41 — кого вообще волнуют эти незначительные детали.
В детстве ему внушали: “будь мужиком”.
В подростковом — “не нюнь”.
В университете — “сам же, мужик”.
На работе — “мы на тебя рассчитываем, ты же…”

И знаете что? Он был. Он старался. Он себя гнул, молчал, героически “тащил”.
Теперь — не может. Не хочет. И, вишенка на торте, не понимает зачем.
Он отчаянно не желает быть “мужчиной” в тех восхитительных оттенках, которыми это слово окрашивают телевизор и токсичные комментарии.

Он не хочет быть: опорой, если сам трещит по швам, добытчиком, если добыча водится только в фантазиях, танком, если возить некого.
Он хочет быть человеком. С тревожностью, усталостью и невероятной роскошью сказать “я не вывожу”.

Он помнит, как когда-то плакал — и это считалось уголовщиной. Он помнит, как не мог отказать — ведь “ты же мужик, не позорься”. Он помнит, как смотрел на отца, который вместо “мне больно” предпочитал “нормально”, сжатое между зубами.

Теперь в нём что-то окончательно вымерло.

Не душа — она, как ни странно, где-то под обломками “держи себя в руках” ещё подаёт признаки жизни.
Помер шаблон. Карикатура. Вот этот рекламный фантом из глянца и строевой подготовки, где мужчина — это безэмоциональный носильщик боли. И, представьте себе, он по нему не тоскует. Он не желает быть этим идеальным вырезом из картона: с кредитом, с ипотекой, с обязанностью быть всегда натянутым, как пружина у двери.

Он хочет быть мягким, уязвимым, хочет, чтобы наконец-то стало тихо. Хочет обнимать, а не охранять. Хочет слушать, а не доказывать. Хочет иногда сказать “не знаю” — и чтоб за это не записывали в слабые.

Ты можешь называть его “размягшим”, “поколением без яиц”, “жертвой феминизма”. Но ты не видел, как каждое утро он склеивается из осколков, чтобы изобразить “того самого”.
И если он наконец-то посылает всё это — это не слабость. Это, не поверишь, выздоровление.

Он впервые перестаёт играть роль с чужого сценария.
Он мужчина. Не “мужик”. Не “настоящий”. Просто мужчина. Просто человек, а не универсальная функция.

И если ты читаешь это — и в горле что-то мешает дышать, скорее всего, ты тоже устал быть чьей-то проекцией.